По иронии судьбы, написав несколько книг, посвященных «русской песне в изгнании», в городе, ставшим отправной точкой для самого понятия «эмигрантской песни», мне никогда бывать не доводилось. Потому, едва представилась возможность провести несколько дней в Париже, решил, что истрачу их не на осмотр всем известных достопримечательностей, а на поиски сохранившихся осколков мира русской песни.
На протяжении нескольких столетий французская культура оказывала огромное влияние на культуру российскую. Еще в XVIII столетии свежий ветер с берегов Сены принес в наши петербургские салоны звуки романса. Сначала аристократия исполняла эти любовные баллады на языке оригинала. Но вскоре наши поэты стали сочинять в этом жанре сами. Стихи Державина, Жуковского, Фета и Пушкина легли в основу многих классических произведений. Кстати, в то время само словосочетание «русский романс» вызывало яростные споры: как это так, рядом с иностранным словом «романс» появилось определение «русский»?! Не правда ли, все это весьма напоминает современную полемику вокруг «шансона по-русски»? В середине XIX века мода на любовную лирику сменилась на игривую шансонетку, которую исполняли в Российской империи заезжие этуали. Интересно, что «шансонеткой» называли тогда одновременно игривую песенку и самих артисток, работающих в этом стиле. Мужчины шансонетки практически не исполняли. Первое время публика аплодировала гастролершам, но вскоре на сцене заблистали и наши звездочки. 
Третьим моментом взаимопроникновения культур стал период начала XX века, когда столица Франции оказалась центром русской эмиграции. В Париже жили и работали Федор Шаляпин и Александр Вертинский, Надежда Плевицкая и Юрий Морфесси, Алла Баянова и труппа Димитриевичей, Юл Бринер и внучка Льва Толстого Вера Толь. Первый русский ресторан под названием «Кавказский погребок» открылся на Монмартре в 1922 году. Здесь, как с плохо скрываемым ехидством, писали советские газеты «развлекал публику лезгинкой князь Султан-гирей» и «вышибал слезу из подгулявших посетителей игрой на рояле его сиятельство Сергей Голицын».Вскоре счет заведениям с русскими песнями, шел на десятки, от шикарного «Нового Эрмитажа» до простых кафе, где столовались русские шоферы такси. — Сегодня от былого размаха не осталось практически ничего, — вздыхает мой проводник, последний из Могикан русского Парижа, шансонье Валерий Винокуров. – Когда я приехал сюда в середине 70-х, тут еще витал дух старого времени. В кабаре «Распутин» пели Валя и Алеша Димитриевичи, позднее выступала Наталия Медведева, а в Перестройку даже Эдуард Хиль. В «Царевиче» гремел бас Володи Полякова, пела Рая Удовикова, рвали струны братья Ивановичи, а в «Звезде Москвы» блистали Зина и Георгий, чей единственный, но совершенно потрясающий альбом недавно переиздали на компакт-диске. В «Русском павильоне» иногда выходила на сцену сама хозяйка Людмила Лопато, приезжали Иван Ребров, Борис Рубашкин, Алла Баянова, Миша Гулько. 
Мы стоим вместе с Валерием на знаменитой улице рю да Рю, возле невероятной красоты храма Александра Невского. Его ступени омыты волнами всех эмиграций. Здесь отпевали Шаляпина, Димитриевича, Галича… Наискосок от церкви – ресторан «Петроград», едва ли не последний, где еще звучит наша песня. На этом месте последние 90 лет всегда были русские рестораны, в 30-х тут приютился крошечный клуб «Теремок», где развлекали публику куплетист Павел Троицкий и исполнительница «песен улицы» Анна Степовая. В пяти минутах езды от рю да Рю, в переулке неподалеку от Елиссейских Полей притаился самый известный клуб а-ля рюс – «Распутин».
Последние годы кабаре закрыто для широкой публики. В интерьерах, где полвека звучала песнь цыганская, теперь проводятся закрытые дискотеки для «российских миллионеров и моделей». — Здесь в «Распутине» я короткое время работал вместе с Алешей Димитриевичем, — вспоминает Валерий Винокуров. – Помню как осенью 1984 года, когда Алеша вернулся из Америки с гастролей, то решил устроить сабантуй для своих. Подхожу, смотрю, стоит Алешка в рубашке яркой, а из кармана что-то подозрительное выглядывает. Я пригляделся и ахнул – пистолет. «Что это у тебя?» — спрашиваю. А он его вынимает и так хвастливо отвечает: «Браунинг дамский! Из Штатов привез!» — Спрячь немедленно, сейчас же полиция увидит, арестует. – Мне они ничего не сделают, я – цыган, мне можно.
Алеше Димитриевичу тогда было 74 года, а он до конца дней оставался в душе мальчишкой, — улыбается Валерий. В монмартрском кафе со сладко-ностальгическим именем «Vatrouchka» можно за несколько евро угоститься булочкой и кофе, но музыки тут не услыхать. В пафосном винном доме «Kurkoff» и подавно. А больше и пойти, в общем, некуда. Пять лет назад последним драматическим аккордом отзвучала «Балалайка», открытая легендарным музыкантом второй волны Марком Де Лючеком. Но, как и многие музыканты, он оказался не приспособлен для бизнеса, поил-кормил всех в долг и скоро прогорел. От горя и непомерных долгов Де Лючек стрелялся, да только неудачно и потом долго болел. Гуманные французы списали все долги неудавшемуся самоубийце, но он все равно вскоре ушел в лучший мир. Кинув прощальный взгляд на двери бывшей «Балалайки», мы отправляемся в книжный магазин. Сегодня в Париже их два: «Глоб», предназначенный в большей степени для изучающих русский язык местных аборигенов, и магазин издательства «Имка-пресс», где еще можно отыскать полувековой давности книги, кассеты и пластинки.
Лет 40 назад в «Имке-пресс» вышел 4-томник и 40 кассет под общим названием «Неизданные песни русских бардов», который сегодня ценится среди собирателей на вес золота. За прилавком «Имки» стоит историк-архивист, автор уникальных фото-альбомов по истории эмиграции Андрей Корляков. Он уже выпустил несколько коллекционных изданий, последний – «Русская культура в изгнании» — обязателен для каждого, кто интересуется этой темой. Среди почти антикварных вещей лежит несколько дисков современных эмигрантов. Среди них и альбом Валерия Винокурова «Цунами». – Петь негде и некому, но душа-то поет, рвется из нее песня русская, вот и записываю потихоньку, — признается певец. Под звуки его песни-посвящения Владимиру Высоцкому мы едем прочь из Парижа в сторону русского кладбища Сен-Женевьев-Де-Буа. С Высоцким мы пересеклись в конце 70-х в «Распутине», куда он приходил вместе с Мариной Влади и Шемякиным слушать Алешу Димитриевича. Узнав, что я имею возможность приезжать в Москву, он позвал меня на Таганку. Однажды я его приглашением воспользовался.
За разговором дорога пролетает незаметно и час спустя мы паркуемся у неприметных ворот русского погоста. День будний, народу почти нет. Лишь три русских туристки глядят на план и читают указатели к могилам знаменитостей. С моим провожатым изучать план – лишнее. Валерий уверенно ведет меня по залитым солнцам дорожкам. – Это общий памятник Белой армии, здесь – дроздовцы, вот – мемориал русскому казачеству, а вот надгробие в память казненному ОГПУ, руководителю Российского Общевойскового Союза генералу Кутепову. К его похищению и к похищению его приемника Миллера была причастна звезда императорской сцены, одна из любимых певиц Николая II, Надежда Плевицкая. В эмиграции ее с мужем генералом Скоблиным завербовала советская разведка. После второго похищения Скоблин бежал, а ее судили и приговорили к 20 годам каторги. В тюрьме она и умерла перед войной. А это могила Вали Димитриевич, ее не стало в 1985, за год до брата. Они лежат не рядом, Алеша похоронен на другой аллее и почему-то вместе с каким-то белогвардейским офицером. 
Могила цыгана Алеши ухожена. Видно его вдова, француженка Тереза, навещает своего любимого. Мы идем дальше, и я не успеваю читать знакомые фамилии. Здесь, под скромным крестом, князь Феликс Юсупов. По легенде, именно он упросил Димитриевичей вернуться в Париж из Латинской Америки, куда цыгане эмигрировали перед Второй мировой. А вот – художник, друг Шаляпина и автор прекрасной книги о нем, Константин Коровин. Чуть в стороне – певец Дмитрий Поляков. Это родной брат первой исполнительницы песни «Валенки», знаменитой Насти Поляковой. В конце аллеи – скульптура бывшего офицера Добровольческой армии, парижского таксиста и одного из лучших писателей русского зарубежья Гайто Газданова. По красоте с этим монументом, редкого для Сен-Женевьев-Де-Буа, может соперничать лишь могила гениального танцора Рудольфа Нуриева. 
Сперва кажется, что плита укрыта настоящим персидским ковром и лишь несколько мгновений спустя становится ясно, что это тонкой работы камень, покрытый мозаикой. Когда хоронила Рудольфа Нуриева, балетные танцоры бросали ему в яму вместо земли пуанты. Несколько шагов и я стою у места, где покоится режиссер Андрей Тарковский. Под портретом надпись: «Человеку, который увидел ангела». Неподалеку виднеется черный мрамор последнего пристанища великого Александра Галича. По загадочным причинам год рождения на камне выбит неверно – 1919 – вместо 1918. Чуть ниже фраза: «Блаженны изгнанные правды ради». На плите вместо цветов лежит несколько упавших с растущего над могилой дуба веточек с желудями. Одну я взял на память. 
У входа нас останавливает высокий седой старик. – Я слышу русскую речь, — грассируя, с неуловимым акцентом вопросительно спрашивает незнакомец. – Да, я журналист из Москвы. – А я – последний потомок первых эмигрантов. Напишите там, в Москве, что вокруг русского кладбища строят какие-то огромные небоскребы. Ведь они же уничтожат эту уникальную атмосферу последнего приюта русской эмиграции. От нее и так почти ничего не осталось…